Прыжок в темноту - Страница 73

Ханокян вспомнил, что пару месяцев назад делал аборт одной молоденькой потаскушке, которая залетела от своего дальнего родственника, несовершеннолетнего недотепы. Как же звали эту сучку? Кажется, Настя. После аборта у девки возникли осложнения, она была вынуждена лечь в больницу, тайна ее нежелательной беременности раскрылась, произошел большой семейный скандал. А Настя, позвонив Ханокяну, имела наглость заявить, что два ее великовозрастных друга, между прочим, очень серьезные мужчины, переломают хирургу ноги и, главное, руки.

Да еще пройдутся молотком по его пальцам и локтевым суставам. Чтобы впредь грязный армяшка не смог даже прикоснуться к женщине, не то что занести инфекцию в ее влагалище. Тогда врач не придал значения этим угрозам. Если бы Ханокян записывал все случаи, когда рассерженные пациенты грозились переломать ему грабли, выколоть шлифты, свинтить башку и даже кастрировать, пришлось заводить блокнот толщиной в три пальца.

Эти воспоминания пронеслись за короткую секунду, как ураган, оставивший в голове полный хаос и разорение. Мужчины отодвинули в сторону парочку, поднявшуюся потанцевать. Теперь сомнений не было: идут за ним. Нет, та потаскушка тут не при чем. Дело куда серьезнее. Повинуясь необъяснимому инстинкту, Ханокян опустил руку в брючный карман, смял в клочок бумаги с записанным на нем адресом съемной квартиры Рамзана, сунул бумажку в рот и, проглотив ее, вылил в пасть фужер «нарзана». Мужчины остановились перед столиком врача, старший раскрыл красную книжечку, другой оперативник показал казенную бумажку. Похоже на квитанцию из химчистки. Что-то накалякано размашистым подчерком, врач от волнения не смог прочитать ни слова, буквы плясали перед глазами. Внизу смазанная печать, даже не печать, а какая-то грязь, будто бумагу испачкали дегтем или подтерлись ей в отхожем месте.

Кто– то из оперов позвал официанта.

– Рассчитайтесь за ужин и пройдемте с ними.

– Это мне… Это как прикажите…

Ханокян дрожащими руками вытащил бумажник, бросил на тарелку с хлебом пару мятых купюр. Через минуту он, получив в гардеробе свой плащ, сидел на заднем сидении казенной «Волги» с затемненными стеклами. С двух сторон его сдавливали оперативники, приказавшие врачу согнуться спину и положить голову на колени. Спасибо наручники не надели.

*******

Через час машина остановилась. Ханокян, не имевший представления, куда его привезли, слышал, как лязгнули ворота, а где-то рядом залаяла собака. Ему приказали опустить голову, вытолкали из машины. Набросив на голову плащ, повели куда-то. Один из оперов держал врача за шиворот пиджака, придавая его движению правильное направление, другой шагал впереди, выдавая короткие реплики: «вперед», «стоять», «налево»… Ступеньки поднимались вверх, дальше что-то вроде коридора, поворот и новый коридор.

Ханокян, не первый раз вступавший в конфликты с законом, на своей шкуре испытавший прелести СИЗО, немного успокоился и гадал про себя, куда же они приехали. На Бутырку, где он проторчал почти полгода, не похоже. Ясно, это не тюрьма. Значит, изолятор временного содержания. Тоже не похоже. Жаль, что он с испугу не рассмотрел ту бумажку, что сунули под нос в кабаке. Плащ сняли с головы Ханокяна, усадив его на стул. Оперативники вышли в коридор, закрыв за собой обитую железом дверь, и врач удивленно осмотрелся по сторонам. Казенная комната с крашеными стенами, обшарпанный конторский стол, правый угол которого обгрызли мыши. На столе лампа в пластиковом колпаке, графин с желтоватой застоявшейся водой, телефонный аппарат и чернильный прибор.

Единственное окно, забранное решеткой, выходит не на внутренний двор. Ханокян кашлянул от удивления. Из окна видны молодые яблони, глухой забор, возле которого лежит свернутый шланг для поливки огорода, стоит заступ и штыковая лопата. Солнце уже село, но света еще много. За забором ясно просматриваются верхушки старых сосен и берез. Это же лес, значит, его привезли…

– Где я? – Ханокян адресовал вопрос мужчине лет тридцати, сидевшему с другой стороны стола. – Я хочу знать, куда меня привезли?

– В то место, где нам удобно поговорить, – из темного угла выступил вперед подполковник Беляев, одетый в щеголеватый костюм и яркий галстук. – Это мой коллега, следователь городской прокуратуры Андрей Матвеевич Шолохов.

Беляев показал рукой на молодого человека, сидевшего за столом, но сам почему-то не представился и должности своей не назвал.

– Случайно не родственник того великого писателя? – вежливо поинтересовался протрезвевший дорогой Ханокян. – Ну, который, «Поднятую целину» сбацал?

– Родственник, – сурово кивнул Шолохов. – По прямой.

– Я и смотрю что-то есть… Общее.

– Ханокян, у нас нет времени на художественный треп, – Беляев говорил, расхаживая по кабинету. – Дело важное, а вы оказались по уши в дерьме. Я задам несколько вопросов, без протокола. И надеюсь получить правдивые ответы. Мы заинтересованы в правде, а у вас есть шанс оказаться на свободе. Живым и здоровым. Если вы ничего не скроете.

– Само собой, – кивнул Ханокян. – Какие секреты от прокуроров.

– Вчера под вечер вы зашли отделение Сберегательного банка, что рядом с вашим домом, и обменяли на рубли две тысячи долларов. Я хочу знать, от кого вы получили эти деньги?

– Я их скопил. Давно копил. А тут думаю, чего им лежать? Жизнь дается человеку только один раз, поэтому…

– Напоминаю, что времени у нас нет. Вопрос: от кого вы получили доллары, обмененные в банке? Назовите имя.

– Говорю же, деньги я скопил. Доллар к доллару откладывал. А тут собрался на родину махнуть.