Прыжок в темноту - Страница 83

Темным узким коридором вышли на внутренний дворик. Колчин, зажмурившись от яркого света, споткнулся о камень, башмак без шнурков слетел с ноги. Прапорщик приказал остановиться и натянуть обувь. За несколько секунд Колчин успел осмотреться. Внутренний дворик, это пятьдесят квадратных метров, зажатых между двумя домами: в одном держали задержанных, в другом, что побольше, находился так называемый административный корпус. Тесное пространство отгородили от мира глухим саманным забором, поверху которого пустили колючку, сюда же загнали три автомобиля: канареечный "уазик ", побитые «Жигули» путешественников и какую-то машину, судя по очертаниям, «Волгу», накрытую брезентом, чтобы не перегрелась на солнце. Посередине двора круглая клумба, на которой вместо цветов разрослась сурепка. Значит, начальство из района заворачивало сюда давно, прошлой весной, а то и раньше.

Натянув башмак, Колчин заложил руки за спину и неторопливо проследовал по дорожке к административному корпусу. Дальше по коридору до двери с надписью «начальник поселкового отделения милиции капитан Урузбеков». Здесь в простенке Колчину приказали задрать лапки, расставить ноги и встать мордой к стене.

– Это еще не расстрел? – спросил он.

Прапорщику шутка показалось неудачной, в ответ он с силой ткнул задержанного автоматным дулом под лопатку и, приоткрыл дверь начальственного кабинета, спросив можно ли ввести очередного хмыря. Через минуту Колчин сидел на железном табурете с деревянным сиденьем. Напротив него за конторским столом возвышался мордастый капитан, страдавший от жары. Колчин посмотрел через окно, забранное решеткой, на улицу. Перед отделением милиции пыльный палисадник, на другой стороне глинобитный дом с закрытыми ставнями. Видимо, мужское население поселка до холодов разъезжается по большим городам, на заработки. Здесь остались только малолетние дети, женщины и инвалиды, приравненные к детям.

Капитан, потянувшись рукой к подоконнику, выключил транзисторный приемник.

– Меня зовут Урузбеков Геннадий Махмутович.

Он обмахивался фуражкой, как веером. На столе жужжал допотопный вентилятор, но его мощности не хватало, чтобы разогнать застоявшийся воздух, пропитанный запахами пота и пыли. Заниматься рукоприкладством в самое жаркое время дня капитану не очень хотелось, видимо, он решил отложить воспитательные мероприятия до вечера, а пока ограничиться устной беседой.

– Запомнил имя? Это чтобы ты знал, на кого жаловаться, когда ляжешь в больницу.

– С каким диагнозом?

– Стандартным: травмы средней тяжести. Ушиб головного мозга, печени, почек… Всего твоего гнилого ливера. Плюс несколько сломанных ребер, чтобы ты не только кровью ссал, но и ночью заснуть не мог от боли. Эти травмы тебе уже обеспечены. Но если ты начнешь выдрючиваться и, мать твою, врать, телесные повреждения окажутся серьезными. Например, открытая черепно-мозговая травма. Ну, нравится?

– Что-то не очень, – Колчин заерзал табурете.

– То-то, а главный хирург райбойльницы, между нами, закончил Ветеринарную академию. И давно забыл все, чему научился в Москве. Он еще с горем пополам удалит ишаку грыжу. Но к больному человеку такого доктора лучше близко не подпускать. Поэтому у нас в районе так много смертельных случаев.

Урузбеков показал большим пальцем себе за спину. На гнутом гвозде висела толстая сучковатая палка, покрашенная черной краской, чтобы хоть издали напоминала резиновую дубину. Капитан, повернувшись назад, повесил на другой гвоздь фуражку и сказал:

– Я подарю тебе главное в жизни – здоровье. Ты ответишь на вопросы и будешь в свое удовольствие давить клопов в камере. В начале следующей недели придет машина из прокуратуры, заберет тебя и твоих дружков, живых и здоровых, в следственный изолятор. Там прокатают ваши пальчики, проверят по картотеке. А у нас тут нет ни картотеки, ни краски. Вся надежда на твои правдивые показания. Ну, выбирай.

– А есть из чего выбирать?

– А ты сообразительный, – впервые улыбнулся Урузбеков, показав мелкие мышиные зубки, порченые табаком. – Это хорошо.

Капитан вытащил из ящика стола чистый бланк и, задавая вопросы, стал водить пером по бумаге. В тонкости Уголовно-процессуального кодекса Урузбеков глубоко не вникал, называя задержанных, то арестованными, то преступниками, путаясь с оформлением протокола, он матерился, промокал платком влажный лоб, словно не документ составлял, а пахал целину. То ли капитанские погоны и милицейский картуз достались ему по знакомству или за взятку, то ли капитан искренне презирал бумаготворчество, больше полагаясь на тяжелый кулак и табельный ПМ, сразу не поймешь.

– Послушайте, мы напрасно теряем время, – сказал Колчин. – Я майор внешней разведки. Совместно с ФСБ мы проводил операцию по освобождению заложников. Не имею права сказать больше того, что сказал. Главное – у нас очень мало времени. Каждая минута на счету.

На несколько секунд Урузбеков потерял дар речи, даже бросил ручку на стол. Он лишь хлопал ресницами, разглядывая физиономию наглеца, сидящего напротив него. Грязные волосы, запыленное лицо, похабная рубашка с голыми купальщицами под пальмой на пляже. Из-под рубахи виднеется майка, такая же грязная, со следами крови. Майор внешней разведки…

Возможно он шизофреник, сбежавший из закрытой психушки, куда его упекли до конца дней. Возможно, просто опасный бродяга. Но, скорее всего, бандит, совершивший мокрое дело, искавший место, где можно до поры до времени спрятаться и подождать, когда осядет пыль. Но за поясом у этого психа торчал восемнадцатизарядный пистолет П – 96 девятого калибра. Урузбеков слыхом не слыхивал о такой пушке, отродясь в руках такую дуру не держал. Возможно, в словах этого оборванца есть капля истины. Капитан отогнал вздорную мысль: офицерам ФСБ и внешней разведки в этих краях делать нечего. А пушка… Сегодня бандюки вооружены гораздо лучше сотрудников правоохранительных органов.