Прыжок в темноту - Страница 67

– Ваш паспорт, пожалуйста, – кассирша оторвалась от компьютерного монитора.

– Чтобы поменять баксы, нужен паспорт? – удивился клиент.

– Таковы правила.

– В таком случае я зайду позже, – улыбнулся Гребнев.

Он выяснил все, что хотел. Если его старый приятель Ханокян где-то меняет валюту, то происходят это именно здесь, в филиале Сбербанка, в двух шагах от дома. Ханокян слишком ленив, чтобы переться к метро, в другую менялку, где не спрашивают паспорта.

Оказавшись на улице, Гребнев вошел в старый двор, свернул в первый от арки подъезд и, сложив зонт, пешком поднялся на последний шестой этаж, потому что лифта в доме не было. Позвонил в квартиру и долго ждал, пока хозяин, стоявший с другой стороны двери, разглядит его физиономию через мутное стекло врезного глазка.

Наконец упала цепочка, щелкнул замок, Гребнев перешагнул порог, очутившись в просторной прихожей, заваленной какими-то коробками и мебельной рухлядью. С потолка свешивались подслеповатая лампочка, на стене висела картина в позолоченной раме. Кажется, сельский пейзаж, выполненный маслом. На переднем плане избушка и чахлое деревце. Полотно так засидели мухи, что стало невозможно разглядеть, что еще на нем нарисовано.

– Добро пожаловать, – хозяин обрадовался искренне, зная по опыту: когда здесь появляется Гребнев, появляются деньги. – Больной идет на поправку.

– Идет на поправку? Это как? В том смысле, что еще не умер?

– Я плохо понимаю такой юмор. Что ты морщишься? От меня пахнет клопами? Это всего лишь коньяк.

Меньше всего Ханокян был похож на врача. Небритый, одетый в полосатые пижамные штаны и несвежее белье, он, как всегда, был навеселе. Ханокян потряс руку гостя, задрал майку и почесал живот, заросший густыми волосами, похожими на собачью шерсть. Пока Гребнев снимал плащ, в прихожую вышла старая рыжая кошка и потерлась мордой о его брюки, словно ждала подачки или доброго слова. Гребнев погладил кошку за ухом, подумал, что с хозяином Мурке не повезло. Тот сам жрет не каждый день, перебиваясь коньяком, а кошку может не кормить неделю.

Гребнев прошел в так называемую гостиную, поклеенную купеческими обоями с позолотой. Комната выглядела так, будто Ханокян только вчера перебрался сюда и еще не успел распаковать коробки с вещами. На самом деле врач жил здесь около пяти лет, в коробках держал перевязочный материал, лекарства и кое-какой медицинский инструмент, купленный по случаю за гроши. Угол комнаты отгорожен большой матерчатой ширмой, за которой операционный стол, штативы для капельниц и пара пустых ведер для стока крови и воды.

Гребнев устроился на шатком стуле у стены. Ханокян присел на табурет возле окна, потряс в воздухе початой бутылкой сомнительного пойла с коньячной этикеткой, предложил выпить гостю, когда тот отказался, щедро плеснул в стакан и выкатил его залпом, даже не поморщился. Три года назад Ханокяна, уличенного сотрудниками милиции в краже и сбыте на сторону морфина, поперли с работы. Хорошо хоть не кончилось тюрьмой, дело за большие взятки кое-как замяли, не довели до суда, но после той истории врач мог устроиться разве что в периферийный морг. Санитаром или мойщиком трупов.

Однако предприимчивый кавказец открыл на дому что-то вроде частной клиники, превратив одну комнату в кладовку и операционную, другую комнату в лазарет, сам с раскладушкой переехал на кухню. Он вынимал пули, штопал раны бандитов, раненых в разборках или по пьяному делу, лечил венерические болезни, случалось, делал аборты проституткам или школьницам. С голоду не умирал, но дела шли так себе. К тому же врач стал слишком часто искать истину на дне бутылки. Когда глухой ночью Гребнев привез сюда Рамзана, хирург обрадовался, как ребенок. Денежной работы давно не подваливало.

– Ну, что скажешь? – спросил Гребнев. – Когда он встанет на ноги?

Ханокян приложил палец к губам. Мол, Рамзан в соседней комнате через стену, а дверь в коридор осталась открытой.

– Ничего, все в порядке, – прошептал он. – Заражения нет. Задеты только мягкие ткани. Ну, я промыл рану, наложил швы и вколол лошадиную дозу антибиотиков. Он потерял много крови. Теперь все дело во времени. Нужен покой, чтобы восстановить силы.

– Покой? – переспросил Гребнев, понизив голос. – На какое время?

– Две недели постельного режима. Его можно перевести домой, на ту съемную квартиру. Свой адрес Рамзан сказала мне. Буду его навещать каждый день.

– Две недели? Даже и не думай, – Гребнев показал врачу два пальца. – Вот сколько дней у тебя в запасе. Он мне нужен, есть важная работа. И ни к чему его перевозить куда-то. Пусть отлеживается здесь.

– За два дня он не поправится. Пойми: у него сквозное ножевое ранение. Ты привез сюда этого мужика через два часа после того, как его порезали в ресторане какие-то подонки. Удивляюсь, как он не умерла от потери крови. Если бы нож вошел в живот, наверняка начался перитонит. А ты говоришь два дня…

– Перитонита у него нет. И это не первое ранение, которое получает мой друг. На нем раны заживают скорее, чем на собаке. Два дня – и весь разговор.

– Об этот не может быть и речи, – Ханокян упрямо помотал головой. – Можешь не платить мне ни копейки. Намотай себе на ус: денег я не возьму. Я не хочу, чтобы этот мужик умер у тебя на руках. Или очутился в городской больнице. Едва он придет в чувство, туда явится дознаватель с кипой протоколов. За ним придет следователь прокуратуры. Они не отвяжутся от пострадавшего, пока не узнают, при каких обстоятельствах он получила ранение. И кто тот хирург, который оказал первую помощь.